Старое. 03.01.10

[GraffyL]

Название: Ханука, непахнущая Лондоном
Автор: Графиня Ллойд
Жанр: роман/ AU
Тип: фемслеш
Герои: Джинни Уизли, Панси Паркинсон, Гермиона Грейнджер
Саммари: Я не знаю, о чём этот рассказ. Наверное, он о Хануке, Джинни Уизли и её жизни, Ситке и Лондоне, картофельных оладьях латкес и зимней поре. В фанфике имеются сильное AU и POV Джинни.
Хотелось бы сказать пару слов имениннице, ради которой всё писалось. Мэл, милая, с днём рождения тебя! Спасибо тебе за всё, оставайся такой же молодец, и пусть Вена никогда не пахнет Лондоном.
Также, фотография собора Святого Михаила здесь:
ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A4%D0%B0%D0%B9%D0%BB:...
Рецепт латкес (для жаждущих):
www.chanuka.ru/rules_trad1.htm

Она такая настоящая, сотканная из тысячи улыбок, нечаянных жестов. Я ищу вокруг такую же, возможно, даже лучше, но не нахожу: лучше её нет никого. И, если раньше я надеялась, нелепо верила, что, подобно дыму от сигарет, моя привязанность рассеется, то я вновь ошибалась – сигаретный дым лишь въедался в кожу, оставляя серые узоры.
Наверное, это стало решающим аргументом, чтобы сказать хриплое "Нет. Нет, я не согласна стать Джиневрой Поттер". Я ведь Джинни - конопатая, весёлая, счастливая, смеющаяся, - как я могу вдруг стать Джиневрой? Нет, такого не могло случиться. Ведь просто не возможно всю жизнь быть подсолнухом: рано или поздно подсолнух ссыхается, становясь удобрением для новых улыбающихся цветов. Так наступила моя осень.
Зверь, понимая, что не сможет вытянуть в стае, глядя на запретный плод, покидает своих сородичей и отправляется в странствие, оседая в тёмном лесу. Таковым стала для меня Аляска, горячая миллионом солнечных лучей, которых мне так не хватало в холодном Лондоне.
Не могу сказать, счастлива ли я теперь, но жить стало легче. Люди, считавшиеся со мной прежде, утратили всякий интерес, забыв о моём существовании. Не думаю, что теперь уже не способна влюбиться вновь: моё место в тёмной библиотеке, закрытой от посторонних, среди тяжёлой пыли, повисшей в комнатках вместе с гробовым молчанием.
Книги, в отличие от людей, имеют манеру шелестеть в ответ, обнажая свою истину. Они не искажают мир вокруг, не подминают под себя, оставляя волю за тобой – читать, не читать. И в каждой книге свой мир. Увы, люди не блещут разнообразием.
Вообще, Аляска странно влияет на меня: эти ледяные реки, озёра, леса… люди, привыкшие греться у камина суровыми вечерами. Здесь хорошо, настолько хорошо, что я постепенно теряю её образ. Это здорово, но мне каждый раз хочется плакать: я могла быть рядом с ней, но далеко. Теперь я далеко, но частичка меня всё ещё с ней. А у неё, как я думаю, давно есть семья и целая свора детишек, как и у Гарри. У моего нежного мальчика должно быть всё хорошо – я верю в это. Ведь всё не может быть плохо, потому что он хороший. Наверное, я тоже хорошая, потому что меня до сих пор ещё не вышвырнули из Аляски.
К слову, Ситка – небольшой городок, в котором я живу, - основан в 1799 году на острове Бараноф. И неправы те, кто думают, что здесь вечные снега. Снег держится здесь только зимой, но крепко. Так же, как почти девять тысяч жителей держатся за уют и ласку, царящую в этом городке. И за что я люблю его больше всего, так это за то, что шансы встретить здесь кого-то из магического Лондона почти равны нулю.

Я так и не решила для себя, как отношусь к 30-тому ноября. С одной стороны, город оживал и загорался необычайным счастьем и радушием, какого в Лондоне не видели и в Рождество. С другой стороны, судьба несколько лет назад столкнула меня с мисс Хатконс – пожилой женщиной, живущей в нелепой квартирке на третьем этаже. С добрейшими намерениями она каждое двадцать девятое ноября напоминала мне, что следующий день я провожу у неё.
Если бы у меня не было родителей, я бы решила, что женщина рехнулась на старости лет: дарить столько любви абсолютно незнакомому человеку – это нечто вроде добрых драконов. Но, видимо, мисс Хатконс решила взять надо мной шефство, так как ровно в семь вечера в прихожей зазвенел телефон.
- Дружочек, это ты?
- Да, мисс Хатконс, - накручивая на палец шнур от телефона, я прислонилась головой к стене: не мудрено догадаться, что за этим последует.
- Девочка моя, неужели ты вновь просиживаешь целыми днями на работе? Знала бы твоя матушка! – я усмехнулась и мысленно закатила глаза – все, кто хоть раз виделись с этой женщиной, твёрдо понимали: сил у старушки хоть отбавляй, а возраст выдаёт лишь хрипловатый голос. Но даже в нём, подобно колокольчикам, звенела заразительная доброта. – Я так слаба, дитя моё. И эта мерзкая слякоть отрицательно сказывается на моём здоровье: чертовски ломит кости, - она тихо смеётся в ответ на моё сопение в трубку. – А ты не думай, не думай даром! Приходи завтра прямо после завтрака, поможешь пожилой женщине, - она замолкает, а мои губы невольно вздрагивают и улыбаются. – Придёшь? – улыбка закрадывается в радужку глаз, потому что я слышу надежду. Она искренне верит в меня, а от этого на душе цветут персики.
- Конечно, приду, если с работы отпустят, - знаете, библиотекарей с таким стажем, как мой, редко отпускают с работы. Тем более, что Ханука – рабочий день, и я всё мечтаю скопить денег на то хлопковое платье в витрине магазина, мимо которого я каждый день хожу на работу.
- Ну, деточка, конечно, тебя отпустят, - её голос мягкий и, если бы он имел цвет, то непременно был бы нежно-розовым, как и то платьице. Я также мягко дышу, потирая ногой о ногу, чтобы согреться: в камине как назло закончились дрова. – Тем более, я пригрозила Ричарду, - здесь мне стоит уточнить: Ричард - мой начальник, - что позвоню его матушке, – деловито заметила она. – Так что я полностью уверена, что тебя отпустят, - плюсы маленького городка: почти все знают друг друга, а приезжие появляются крайне редко.
- Ладно, тогда что вам принести?
- Масло и специи у меня есть, ты купишь пару килограмм картофеля, - тут её голос становится решительным: она знает, что я уже тянусь за блокнотиком, валяющимся на столике справа, чтобы нацарапать список. – Ещё нужен килограмм лука и побольше сыра, если сможешь. Деньги я верну, когда придёшь. Да, возьми у мистера Уила яйца, он обещал мне, что к утру они будут сварены и уложены в корзину…
- Да, мисс Хатконс, - я делаю напротив яиц пометку "мистер Уил" и откладываю блокнот, готовая к новым указаниям. – А какие планы?
- Хм… - я уверена, что она задумчиво поправляет чепец, обшитый разнообразными кружевами – пережиток прошлого. – Утром ты проводишь меня в собор Святого Михаила на утреннюю проповедь, затем придут девушки, чтобы помочь нам с готовкой. А вечером, по обыкновению, будет душный вечерок с морем выпечки и молока, - она глухо смеётся. – Успеешь ли?
- Конечно, - я мысленно перестраиваю планы на завтрашний день: многолетняя практика подсказывает, что все будет идти по плану мисс Хатконс – собственно, как и любой её день.
- Тогда до завтра, дружочек, - доносится из телефона, и я аккуратно опускаю трубку. Вокруг холодно, но тёплая кофта, наброшенная на плечи, немного согревает.
Я убираю блокнот в сумку, быстро пробежавшись по нему глазами – не забыла ли чего, и отправляюсь в небольшую комнатку, гордо зовущуюся гостиной. На самом деле жить без магии очень легко – я сажусь по-турецки перед столиком с раскрытой книгой. Но я не собираюсь читать её – я библиотекарь, и этот том, как и многие другие, был не раз прочтён мною раньше. Я беру специальный клей, кусочки белой бумаги и нож, чтобы заняться тем, на что я трачу вечера, чтобы не чувствовать тоску по ней. Чтобы ставшим привычным жестом закусить алую губу, чтобы не расплакаться – я помню её всю. Каждый изгиб женственного тела, каждую искорку глаз. Её запах, её кудри, её любимый цвет лака – телесный, еле заметный. Такой, что многие думают, будто Гермиона никогда и не красила ногти.
Я осторожно наношу кончиком ножа клей в разорванный корешок. Каждая рваная книга - чья-то душа, страдающая от человеческого равнодушия, жестокости. А я делаю лишь то, что могу – склеиваю её, хотя бы внешне. У волшебников была теория о древнейших книгах, которые помнили всех, кто их читал – в книге была душа, которая страдала и любила… Я думаю, что так чувствуют все книги.
Растворив чистые, как снежинки, кусочки бумаги в другой жидкости, я осторожно помешиваю, чтобы бумага смешалась с клеем и стала однородной массой – тогда можно будет залить этой смесью зияющие дыры в страницах, проложив перед этим листок. Я люблю свою работу, а люди, приходящие в библиотеку, любят меня за чувственность и скрупулёзность. Это почти что счастье, если бы они не звали меня "Джинни" и "Уизли", воскрешая то, что я предпочла бы навсегда забыть. Ведь не для всех любовь – исцеление, и я вновь становлюсь тем самым исключением. Почему из всех учениц нашего курса именно я оказалась лесбиянкой? И как жаль, что историю нельзя переписать, она входит резкими картинами в память людей, расцветая для кого-то алыми розами, а для кого-то врезаясь острыми ножами прямо в сердце.
Не думаю, что смогу стать счастливой: я сделала несчастными стольких людей! Наверное, мама до сих пор оплакивает мой уход из семьи, а отец не спит ночью, ожидая, когда вернётся его блудная дочь… Новая слеза скатывается прямо на книжную страницу, и я тихонько ругаюсь, промакивая её салфеткой. Не хватало ещё всё испортить!
А Гарри? Как он там? Ведь Лондон совсем холодный, он очень пасмурный город. Так как же там мой Гарри? Я была бы рада до слёз, если бы он забыл меня насовсем. И чтобы она тоже меня забыла, забыла, что мы были подругами, а мои чувства стали общей тайной. Как жаль, что тайны никто не любит – они созданы, чтобы жить в одном сердце. Сейчас я понимаю, что тайны надо хранить в себе, никому не рассказывая, как я делаю теперь.
Сначала я думала, что не смогу жить.
Я бы умерла, если бы в тот вечер не позвонила мисс Хатконс – мы познакомились с ней накануне, и она грозилась позвонить мне вечером, чтобы поинтересоваться моим состоянием. Звонок вырвал меня из клетки, в которую я сама себя посадила – я закрыла газ и бросилась к окну, хватая воздух.
Какое у меня было состояние, когда я приехала? Мне ничего не хотелось, мысль о смерти появилась намного позже. А тогда я каждый день ходила в библиотеку, у меня были огромные синяки по всему телу: не высыпаясь, я постоянно падала и ударялась об острые предметы. Я хлебала кофе вёдрами, чтобы не засыпать на работе, когда кроме меня в помещении никого не было. Книги не умели болтать о погоде, но они и не требовали улыбок.
Город принял меня тихо, с сочувствующим шёпотом за спиной – я была серая, как грозовая туча, но слабая, как брошенный на улицу котёнок. Тогда судьба и решилась на то роковое знакомство. А может, кто-то из горожан попросил мисс Хатконс познакомиться со мной… Но на следующий обед, когда мистер Начальник-Всей-Библиотеки выгнал меня на обеденное время на улицу, и мне ничего не оставалось, как сидеть на лавочке и вспоминать, почему же я здесь и какое сегодня число, ко мне подошёл мой личный ангел-хранитель. Как ей удалось завязать со мною знакомство – это остаётся для меня тайной до сих пор.
А потом был случай с газом, после которого мисс Хатконс, обычно приветливая и тихая, два часа и тридцать три минуты с сорока пятью секундами орала на меня, не успокаиваясь ни на секунду. После этого в кошмарах мне предстаёт не лицо Гермионы, покрытое веснушками, а кричащая мисс Хатконс, обвиняющая меня во всех грехах смертных.
Но это было тогда, далёкие годы назад, когда я была дурой. Теперь я поумнела, но совсем чуть-чуть, потому что продолжаю лелеять боль, вспоминая о ней. Усмехнувшись, я закрываю книгу и уношу её, чтобы положить к блокноту – новый пунктик к завтрашнему дню: перед продовольственным я зайду на работу, чтобы отпроситься у шефа и отдать книгу. Кстати, он обещал доплачивать мне за те книги, что я "ремонтирую". Как жаль, что никто не может "отремонтировать" меня.

Каждое утро начинается одинаково. Я встаю, ощущая под ногами ледяной пол, дохожу до камина и закидываю туда новые дрова. Потом по инерции умываюсь и выпеваю чашку кофе с корицей, обещая, что завтра буду завтракать нормально, как все люди. Это обещание остаётся между нами с кухней и чашкой кофе, зажатой в побелевших руках. Я вспоминаю Лондонский кофе, который всегда не могла терпеть. Вспоминать - это вошло в привычку.
Стоит мне оказаться на улице с сумкой через плечо, как в уши ударяет тишина – дома трещит камин, тикают-цокают часы с крикливой кукушкой. А здесь – ничего. Только несколько следов на свежем снегу, да всё новые тонны снега, падающие сверху и ложащиеся на нос, на руки, на губы, которые становятся непослушными.
Я тащусь на работу, где шеф отпускает меня, напоминая о том, что завтрашнее воскресенье я работаю за сегодня. Он страшный жмот, и вытребовать у него лишний выходной – мечта многих, но не меня. Мне нечем занять ни завтра, ни послезавтра, поэтому я работаю даже по воскресеньям за так. Наверное, он гордится, что позволяет мне приходить и работать за гроши – но и это неплохо. Мне хватает на жизнь, значит, всё нормально.
- Вы должны были отдать мне яйца для мисс Хатконс, - я уже стою в лавочке, где тепло, скорее даже душно, и пахнет жареным мясом: хозяин готовится к наплыву посетителей, которым лень готовить самим.
- А, мисс Уизли, - его чопорное лицо растекается в незатейливой улыбке. – Рад вас видеть! – это он сообщает мне каждый раз, ощущая моё безразличие. – Хотите кофе?
- Спасибо, но мне нужны яйца, - я люблю, когда здесь нет этого мерзкого жирдяя, а за прилавком стоит веселый Грэем – его подмастерье – очень хороший мальчишка, любящий своих покупателей, даже если им нужно приобрести одно или два яблока. Словом, славный малый.
- Яйца? – его лицо приобретает пошловатый оттенок, но, видя моё отвращение, он лишь отмахивается. – Конечно, Грэем принесёт ваш заказ.
Я киваю, заправляя мерзкую рыжую прядь обратно в шапку. Так всегда – волосы слишком непослушные, даже когда я не мою их неделями. Однако вчера я всё же вымыла голову, хоть и не знаю, зачем, - пожалуйста, теперь буду мучиться за секундный порыв.
- Благодарю, - бросаю я, когда забираю из его рук корзинку с яичками, обёрнутыми одеялом. Следует зайти купить картошку и лук, а время уже поджимает…
Меня всегда удивлял тот факт, что каждый продавец небольшой Ситки уникален: у каждого были свои черты, какие-то мне нравились, какие-то не очень. И если поначалу я всё удивлялась, почему в маленьких городах люди лучше, чем в больших, то теперь привыкла. И снег здесь чище, и воздух. Здесь всё… другое. Здесь не нужна волшебная палочка, по ней я скучаю меньше всего, здесь природа плетёт своё волшебство, осыпая им жителей. И снежинки на Аляске сияют, как жители: светлые, чистые, они не сбиваются в кучи и не ломаются, а танцуют и опускаются; они тают. И капельки стекают смирными ручейками, опускаясь к своей матери-земле, возвращаясь в начало. А в Лондоне, когда была та самая зима, снег хлестал по щекам – я помню!
И даже сейчас, когда я чувствую себя настоящим верблюдом, который тащит столько сумок, мне гораздо легче идти по Ситке, нежели по Лондону. И я всё реже узнаю в "Джинни" и "Уизли" то, что слышала в этих словах раньше. Теперь я чаще "Джинни", потому что даже шеф зовёт меня по имени, улыбаясь моим веснушкам, несвойственным для Аляски. И, наверное, я не жалею, что уехала тогда, но каждая зима здесь заставляет меня вновь и вновь переживать ту зиму. Ту зиму, когда она, Гермиона, смотрела на меня весело и непринуждённо, когда она верила в меня. Хотя, скорее всего, она верила в наш брак с Гарри…
- Ох, простите! – на меня налетаешь ты, какая-то девушка, чуть не сбивая с ног. Я удерживаюсь, но попадаю на гололёд. И тут начинается представление: ноги разъезжаются, я роняю сумку, а ты хватаешь меня за руку, пытаясь спасти. Ты худенькая, как фея, немудрено, что мы вместе падаем: на лёд – я, а ты сверху. Ты смущённо улыбаешься, пытаясь встать.
- Не страшно, - я мотаю головой, глядя на круги чёрных локонов, выбившихся из-под шапки. Но лёд – он коварен, и ты вновь падаешь на меня, а серая шапка слетает с головы, обнажая волосы, горящие чёрным пламенем на фоне снега. Мне немного холодно, но ты смеёшься – это греет.
- Простите ещё раз, - тебе всё же удаётся подняться и помочь мне. – Простите, пожалуйста, - ты зачем-то извиняешься ещё раз, хотя я энергично киваю.
Когда я прихожу в себя, то уже стою около старенького магазинчика, подпирающего пятиэтажку. Я прижимаюсь к его стене, перевожу дыхание. Почему это ты, а не она?
Между тем мисс Хатконс я нахожу в прекраснейшем расположении духа, от неё пахнет апельсинами и ванилью – приближением Хануки, а на её голове красуется модная шляпка. Всё время, пока мы добираемся до собора, она что-то рассказывает, но мне всё равно. Мисс Хатконс – странная женщина, она отмечает почти все праздники и почти всегда ходит в православный храм. Она совмещает несовместимое: католическую и православную церковь. И я не удивлюсь, если встречу её на метле, направляющейся на шабаш – это будет очень в её стиле.
Как всё это странно – столько раз ходить мимо собора и ни разу не заметить, что он выдержан в тонах Слизерина: скромное убранство, сероватые оттенки и тусклый зелёный – разве не к этому стремятся слизеринцы? Но всё сложнее – город основан русскими (я поражена, как они способны что-то создавать, а не разрушать), а среди них мало волшебников. Не подходит лишь хилячий белый заборчик – но кто обращает на него внимание, верно?
Сегодня даже речи кажутся не такими скучными, а все иконы вызывают живой интерес. Жаль, что все взгляды мисс Хатконс устремлены не на них, а на меня: она смотрит очень внимательно, прищурив левый глаз – это страшно раздражает. Но даже раздражения я не чувствую: перед глазами стоит твой образ – лёгкий, воздушный, неземной, - образ девы с чёрными кудрями. И глаза, какие точно не могут принадлежать человеку. Почему я не видела тебя раньше? Или ты тоже переехала, бросившись начинать новую жизнь?
Тогда тебя ждёт разочарование: жизнь одна, её нельзя начать, не закончив, если вы понимаете, о чём я.
- Деточка, что с тобой? – мы подходим к дому мисс Хатконс, когда её рука осторожно касается моего плеча.
- Всё нормально, - эта фраза прилипла к языку, и я повторяю её всегда и всем, потому что не могу иначе – не могу доверить людям свою тайну, ведь тайну должны знать лишь двое… Я горько усмехаюсь, и вид женщины становится ещё более взволнованным.
- Ты цветёшь, дитя моё, как персиковое деревце, распуская бутоны, - замечает она, вставляя ключ в замочную скважину. Я мягко улыбаюсь, чтобы скрыть разочарование.
Не знаю, чем заняты мои руки следующие часы. Я что-то скребу, чищу, мою, когда распахивается дверь в жаркую кухню и входит хозяйка дома с тремя знакомыми мне девушками.
- Добрый вечер, Джинни, - почти хором взвизгивают они и решают броситься мне на шею, но их почти сразу останавливают мои насупленные брови. Они так и остаются стоять в дверях, ожидая мисс Хатконс, которая проводит их к плите или раковине, чтобы нагрузить заданиями.
Знакомьтесь, слева направо – Эмми, Лиси, Эрма. Не путайте Эмми с Эрмой, иначе истерики вам не избежать. Эмми, она скандальная девица, способная издавать крики похуже ультразвуков… Она обладает скрипучим голосом, узкими губами и близко поставленными глазами (признак слабого ума). Также я бы выделила тот факт, что она жестка, как швабра – ни груди, ни попы – всё строго соответствует губам.
Лиси – дочь мисс Хатконс – полненькая девушка, работающая в бакалейной лавке. Приятная девушка, умеющая нежно улыбаться, глядя на некоторых особей мужского пола. Ей свойствен мягкий тягучий смех, как и у матери, и длинные платья, перетянутые корсетами разных расцветок и текстур.
Та девушка, что нервно теребит кофту – это Эрма. Ничего о ней не знаю, кроме того, что приехала она в Ситку немного позже меня. Я уже и не вспомню, когда мы встретились.
Пока эти девушки собирались к мисс Хатконс, я успела почистить почти всю картошку и вымыть её. А ведь мы почти что лучшие подруги… А никто не догадается, если увидеть нас вместе – постоянные споры, препирания, моё равнодушие в комплекте с сумасшедшей эмоциональностью Эмми. Я хмыкаю носом. Если вы хоть раз заходили после страшного мороза в тёплое помещение, то вы поймёте меня. Ситка приучила носить платок всегда с собой, и теперь я могу ловко вытащить его из рукава.
Я как раз промакивала нос, когда ты вошла в комнату. Совсем другая, чем эти три осинки. Ты, с горящими щеками, в сером свитере и зелёном шарфе, обвитом вокруг тонкой шеи – могла ли я надеяться? Но ты меня не узнала, нет.
- Девушки, знакомьтесь, - начинает мисс Хатконс, и я криво усмехаюсь, предвкушая, - Панси Паркинсон. Дорогуша, не стесняйся, - хозяйка заводит смущённую девушку в комнату, нагружая работой. Как зло шутит судьба: тебе поручают натереть картошку и нарезать лук вместе со мной. Ты смущаешься, садясь на соседнюю табуретку, и принимаешься аккуратно тереть овощи, касаясь своими аристократическими пальчиками острых лезвий тёрки. Ты смущена, но кроме этого твоё лицо ничего не выражает – и я с ужасом узнаю в тебе себя пять лет назад: разбитая, с лёгкой меланхолией. И тебе всё равно, что наши коленки почти соприкасаются, заставляя меня гореть.
Наверное, у меня был сильнейший жар, иначе как объяснить то состояние? Щёки горели, и если коснуться их руками, то можно почувствовать жар. Глаза слипаются, словно я не спала целую неделю, а в голове стоит душная дурь. Говорят, так бывает, когда человек простынет, но я знаю: я заболела тобой. Слизеринкой, которой я столько восхищалась, когда училась в Хогвартсе, которая вселяла в мою душу вдохновение… но ты меня не узнала, ты закусываешь до крови губу, чтобы не расплакаться – но это вижу только я, и это пугает. Я хочу выздороветь, сбросить с себя оковы… вдруг ты станешь моим лекарством? И, когда ты полощешь руки с мозолями под тёплой водой, шелестящей из крана, я протягиваю тебе полотенце, зажимая твою руку в ладони, желая согреться на всю жизнь этим прикосновением.
Ты вскидываешь голову, впиваясь в меня взглядом, но руку не убираешь, а лишь осторожно поглаживаешь пальцем мою ладонь, и я замираю. Вокруг пахнет готовой выпечкой, апельсинами и корицей – этот запах дурманит, и становится ещё жарче, словно температура поднялась ещё выше.
- Джинни, - твои губы расцветают мягкой улыбкой, но среди каждой трещинки на губах скользят извиняющиеся нотки, и мне хочется коснуться их, попробовав на вкус. Твои пальцы судорожно сжимают мою руку, намекая на взаимность. Этого достаточно, чтобы мой мир взорвался.
- Деточки, как у вас дела с приготовлением латкес? – мисс Хатконс и девочки стоят вокруг, и я только теперь понимаю, насколько гнетущее молчание стоит вокруг нас. Приходится отпустить твою руку, сжав на последок.
- Мы… почти готовы, - киваю я, чтобы прикрыть неловкость. Как странно! За столько лет, мелькая вокруг миллионов, я думала лишь об одной. Но теперь ты заставила её образ навсегда стать прошлым, зародив надежду на будущее. На будущее с тобой. И как я боюсь, что это станет прошлым! И почему именно ты? Но ты – это лучшее, что есть вокруг, сейчас я понимаю, что сущая случайность столкнула с тобой… Отчего? Чтобы надсмехаться надо мной? Напомнить о прошлом?
- Да, осталось совсем немного, - твой голос избавляет меня от назойливых мыслей, лезущих в голову. Ты смотришь на меня, продолжая что-то говорить мисс Хатконс – и твой голос убаюкивает, унося в колыбели в волшебную страну, где я никогда не была, о которой мне лишь рассказывали, не позволяя заглянуть.
- Вы знакомы? – голос Эмми разбивает всё вдребезги, заставляя меня сжаться в комочек.
- Мы… учились вместе. Да? – ты бросаешь на меня осторожные взгляды.
- Да, конечно. Мы закончили одну школу в Лондоне, Панси была на год старше, - мне хочется прильнуть к тебе, но преодолеть целый шаг кажется невозможным.
- Надо же! Судьба сделала вам настоящий подарок, столкнув здесь, в Ситке. Поверьте, Панси, не так уж много приезжих встречают своих старых знакомых, - мисс Хатконс мягко смеётся, чтобы скрыть нас с тобой от остальных. – Думаю, нам стоит заняться готовкой, потому что гости придут ровно в шесть, - наставляет она, поправляя чепец.
Я понятия не имею, как дожила до шести, но решительно помню – наши тела постоянно касались, и инициатором была не только я. Ещё ты извинилась, что сбила меня тогда – на улице, а я извинилась, что не могу оторвать глаз от тебя. Наверное, мы слишком хорошо понимали друг друга, чтобы остаться бывшими знакомыми.
Твои волосы пахли ментолом, и мне откровенно сносило голову. Твои губы приоткрывались, улыбаясь или смеясь, а руки мельтешили, ты не могла занять себя хоть чем-то, чем не была занята я. А я не могла ни дышать, ни смотреть, ни жить в эти мгновения без тебя. Наверное, мы бы давно натворили глупостей, но мисс Хатконс настояла, чтобы мы остались на ужин.
Гости, пришедшие хвалить нашу стряпню, не интересовали ни меня, ни тебя. Зацикленные, мы сидели напротив друг друга за столом и делали вид, что тоже празднуем Хануку, хотя сердца давно праздновали нечто другое. Это была первая Ханука, когда я смеялась громче остальных, ела больше остальных и постоянно смущалась больше остальных. Говорят, я была в тот вечер шикарна: глаза светились, а веснушки горели изнутри. Но мне, откровенно, всё равно: я смотрела на тебя, желая навсегда запомнить каждый жест. Смущало лишь одно: я не узнавала в тебе ту Панси Паркинсон, которую знала в школе. Что же с тобой случилось?
Мы остались наедине лишь после ужина, когда, перемыв посуду и убрав после гостей, попрощались, и мисс Хатконс выставила нас за дверь. Между нами стоял прохладный воздух, разрушаемый паром, шедшим изо рта и носа. Ты смеялась, пока мы шли по улице, пиная комья снега и ловя языком снежинки. Мы сделали около моего дома двух снежных ангелов, которые распахнули крылья, взявшись за руки. Наверное, я тоже смеялась, только уже не помню этого.
- Знаешь, я представляла тебя совсем по-другому, - тяжело дыша, мы стояли на крыльце, и я смотрела тебе в глаза, ища поддержки.
- Я тоже. Например, "миссис Поттер", - ты легонько порхнула ко мне и опустила голову на моё плечо, обжигающе дохнув в шею.
- А почему не "миссис Малфой"? – я осторожно достала из сумки ключ, открывая дверь и стараясь не уронить твою голову. Отвечать ни тебе, ни мне не пришлось – всё было очевидно и настолько похоже… от нас обеих в своё время отказались.
- Как ты живёшь без магии? – вздёрнув острым плечом, ты шумно сглотнула, прислоняясь к вешалке, чтобы не упасть. – Когда нас, детей Пожирателей, лишили магии, я думала, это конец. Но Поттер сказал пару слов за Драко – и его оставили в покое…
Я судорожно кивнула – я помню этот момент, Гарри тогда был не в себе: у него буквально крышу рвало от желания защитить Малфоя. Я оставалась равнодушной, упиваясь равнодушием Гермионы.
- Так вот, его всё миновало. Смешно, но отзвуки войны всё ещё слышны. Ты знаешь, что стало с гриффиндорцами после выпуска?
- Немного, - наш выпуск уцелел почти весь, умерли всего пара человек. Остальные, как я слышала, завели семьи или разъехались заграницу.
- Нотта засадили в Азкабан, потому что у его родителей не было достаточно денег, чтобы откупиться. Блейз уехал в Африку к дальним родственникам, не в силах жить в Лондоне, где всё напоминало о прошлом – о магии. Многие повесились, некоторые загремели в психиатрическую больницу, - ты смолкаешь, и я приобнимаю тебя, прижимая к себе.
- Это было, но мы не должны винить себя: у каждого своя трагедия, - я глажу тебя по волосам, в которых ещё видны снежинки: дом не отапливается. – Давай зажжём свечки на Хануку, съедим по пончику и запьём его кофе…
- Мы никогда не будем говорить о прошлом и будущем, а начнём жить настоящим. Мы поздравим друг друга с Ханукой, и я тебя поцелую.
Я краснею, но лишь потому, что никого раньше не поздравляла с Ханукой от души. Действительно, пора начинать: впереди ещё столько лет, что мы обязательно успеем обдумать всё – и не раз. А пока… пока что ты целуешь меня, и у нас всё хорошо, ведь тёплый плед укрывает обеих с головой, а в доме больше не пахнет Лондоном!